Они вошли в лабораторию. Мургатройд приободрился — обстановка была знакомая. Яркий свет, привычный блеск хромированных приборов, инструменты. Даже запахи хорошо оснащенной микробиологической лаборатории были для Мургатройда приятными, домашними. Он сказал весело:
— Чи-чи-чи!
Карлик в халате дернулся, стремительно обернулся. Широко раскрылись темные блестящие глаза. Кэлхаун дал бесчувственному телу бандита соскользнуть с плеча на пол, позаботившись, чтобы тот не очень ушибся. Из-под формы бандита показалась куртка Медслужбы — соскользнувшее на пол тело потянуло на собой “молнию”.
— Прошу прощения, — вежливо сказал Кэлхаун, — но я вас должен арестовать. Вы обвиняетесь в нарушении основных принципов общественного здоровья. Создание и распространение эпидемии летального характера.
Карлик в халате бросился вправо, что-то схватил со стола. Потом ринулся на Кэлхауна, пытаясь поразить его скальпелем — единственным оружием, оказавшимся под рукой.
Кэлхаун нажал на спуск распылителя…
Глава 7
“Все наши мотивы, наши достижения субъективны. Мы живем в границах черепной коробки. Но человек может сделать то, что он хочет сделать, а потом с удовольствием созерцать результаты своего поступка. Это удовольствие субъективно, но напрямую соотносится с реальностью и с объективным космосом вокруг индивида. Имеется так же сверхсубъективный тип мотивации и получения удовольствия, который очень важен в поведении человека. Многие люди получают удовольствие, созерцая себя в определенном контексте обстоятельств. Такие люди находят удовлетворение в трагическом жесте, в щедрости, мудрости, значительности. Объективные результаты такой репрезентации редко принимаются во внимание. Очень часто личность, завороженная созерцанием великолепия собственной драмы поведения, приносила великие страдания. Ибо личность эта и в мыслях не имела последствий своих поступков для кого-то еще…”
Кэлхаун связал карлика полосами разорванной куртки. Процедуру эту Кэлхаун проделал очень тщательно: сначала он привязал пленника к стулу, потом заключил в надежный кокон тканевых пут. Потом занялся осмотром лаборатории.
Мургатройд, поднявшись на задние лапы, копировал движения Кэлхауна. Кэлхаун осматривал лабораторию. В большинстве оборудование было ему знакомым: наборы чашек Петри, предметные стекла, оптические и электронные микроскопы, автоклавы, облучатели, инструменты для микроанализа, термостаты, в которых культура могла содержаться в любом из сотни избранных температурных режимов. Мургатройд чувствовал себя, как дома.
Вскоре Кэлхаун услышал стон. Он повернулся и кивнул пленнику.
— Здравствуйте, — вежливо приветствовал он хозяина лаборатории. — Я очень заинтересовался вашей работой. Кстати, сам я работаю в Медслужбе. Я прибыл с обычной проверкой, и кто-то попытался меня уничтожить. На их месте я бы позволил мне сесть, а потом прикончил бы выстрелом бластера. Но это, само собой, было бы слишком прозаично.
На него внимательно смотрели маленькие темные глаза. Выражение их менялось каждую секунду. То их наполняла ярость, граничащая с безумием, в следующий миг они становились хитрыми и проницательными. Потом выказывался почти животный страх.
Кэлхаун сказал несколько рассеянно:
— Наверное, сейчас разговаривать с вами нет смысла. Вы еще не оценили ситуацию, не успокоились. Я в корабле, и никто не может мне помешать. Трое из вашей… команды мясников выведены из строя на несколько дней….. Сверхдоза полисульфата, — пояснил он. — Это так просто, что я был уверен — вы не догадаетесь. Я их “выключил”, чтобы проникнуть на корабль.
Пленник, похожий на мумию, спеленатый лентами, пробормотал что-то нечленораздельное. Кажется, он скрежетал зубами. Потом забулькал — ярость вышла из-под контроля.
— Вы сейчас с шоке, — сказал Кэлхаун. — Частью — в самом деле, частью притворяетесь. Я вас оставлю одного, чтобы вы немного пришли в себя. Мне нужна информация. Думаю, вы пойдете на переговоры, в вашем-то положении… Оставляю вас одного, поразмышляйте.
Он покинул лабораторию. Он чувствовал отвращение к привязанному к стулу человеку. Он понимал, что преступник получил сильнейший шок. Он был пойман и бессилен освободиться. Но часть этого шока — бешеная ярость, настолько сильная, что имелась угроза перехода ярости в безумие. Кэлхаун хладнокровно оценил ситуацию и пришел к выводу, что человек, однажды принявший решение и проживший такую жизнь, — а это предположение, он понимал, вполне пока соответствовало фактам, — в буквальном смысле может сойти с ума. Поэтому он благоразумно покинул лабораторию, чтобы не дразнить пленного.
Кэлхаун обошел все помещения корабля, определил его тип, верфь, на которой он был построен, составил в уме примерный план операции по превращению корабля в бесполезную скорлупу, которая уже не сможет подняться в пространство. Потом он вернулся в лабораторию.
Пленник в изнеможении пыхтел. Кое-где тканевые полоски чуть-чуть ослабли — человечек явно пытался их разорвать. Кэлхаун деловито подтянул путы, а пленник, изрыгая проклятия, забился в истерике.
— Отлично, — хладнокровно заметил Кэлхаун. — Вы еще не остыли. Как только остынете, мы поговорим.
Он пошел к выходу из лаборатории, но из динамика послышался голос:
— Вы еще не определили причину? В чем проблема с теми парнями? При перекличке мы еще двоих не досчитались. Тут что-то вроде паники начинается. Парни опасаются, что местные врачи напустили на нас собственную чуму!
Кэлхаун пожал плечами. Голос снаружи принадлежал тому самому человеку, который совсем недавно разговаривал командным тоном. Теперь это был голос очень встревоженного человека. Кэлхаун не ответил на вопросы. Голос повторил, потом еще раз. Он почти молил ответить. И замолчал. Что в нем было? Страх или ненависть к молчащему динамику? Кэлхаун не мог сказать точно. Возможно, и то, и другое.
— Ваша популярность начинает падать, — сообщил Кэлхаун связанному хозяину лаборатории. Микрофон он положил на безопасном расстоянии от пленного. Рядом с усилителем обнаружился приемник космофона.
— Гм, — сказал Кэлхаун. — А вы подозрительны, а? Не доверяете даже капитану. Типичный случай.
Побелевшие губы пленного шевельнулись, и он вдруг совершенно спокойно спросил:
— Чего вы хотите?
— Сведений, — ответил Кэлхаун.
— Для себя? Каких именно? Я дам вам любые сведения! — У карлика были полубезумные, словно обугленные глаза. — Я могу дать вам все, на что способно ваше жалкое воображение. Богатство, о котором вы даже не мечтали.
Кэлхаун небрежно опустился на подлокотник кресла.
— Я вас послушаю, — согласился он. — Но ведь вы, очевидно, всего лишь технический управляющий локальной операцией, не очень масштабной. Вы убили всего тысячу человек. Вы выполняете приказы. Что вы можете мне дать?
— Это… — Пленник выругался. — Это только проверка, испытания. Дайте мне его закончить, и я сделаю вас правителем планеты. Королем! У вас будут миллионы рабов. Сотни и тысячи женщин, на любую вашу прихоть!
— Едва ли я поверю вам на слово. Где подробные детали? — равнодушно сказал Кэлхаун.
Темные глаза вспыхнули, как угли на ветру. Потом усилием воли, не менее яростным, чем вспышка гнева, карлик заставил себя успокоиться. Взял себя в руки. Но это было внешнее спокойствие. Бешенство то и дело вырывалось наружу, особенно когда он старался подкрепить слово жестом — и не мог. От отчаяния он пыхтел, но говорил с ужасной убедительностью и ледяной логикой, с такими подробностями, что больше сомнений быть не могло — план составлен тщательно, и это его собственный план. Он убедил планетарное правительство, ему разрешили испытания. Во главе поставили его самого — это необходимо. И скоро у него будет власть, страшная власть, и теперь он старался подкупить Кэлхауна. Он взялся за трудную задачу — дать взятку работнику Медслужбы.